9
  -  Я пришел к Тебе, Ольга, проститься.
  -  Проститься? Гога, не пугай меня. И Ольга трагически ломает бровь над смеющимся глазом.
  -  Куда же ты отбываешь?
  -  На Дон.
  -  В армию генерала Алексеева.
 Ольга смотрит на своего брата почти с благоговением:
  - Гога, да ты...
  И вдруг - ни село, ни пало - задирает кверху ногии начинает хохотать ими, как собака хвостом. Гога - милый и красивый мальчик. Ему девятнадцать лет. У него всегда обиженные розовые губы, голова в золоте топленых сливок от степных коров, и большие зеленые несчастливые глаза.
- Пойми Ольга, я люблю свою родину. Ольга перестает дрыгать ногами поворачивает к нему  лицо и говорит серьезно:
- Это все оттого, Гога, что ты не кончил гимназию. Гогины обиженные губы, обижаются еще больше.
- Только подлецы Ольга, во время войны могли решать задачки по алгебре. Прощай.
           - Прощай, цыпленок.
Он протягивает мне руку с нежными женскими пальцами. Даже не пальцами а пальчиками. Я крепко сжимаю их:
-  До свидания, Гога.
Он качает головой, расплескивая золото топленых сливок:
-  Нет, прощайте.
И выпячивает розовые как у девочки, обиженные губы. Мы целуемся.
- До свидания, мой милый друг.
-  Для чего вы меня огорчаете, Владимир Васильевич? Я был бы так счастлив умереть за Россию.
Бедный ангел! Его непременно подстрелят, как куропатку.
 - Прощайте, Гога.

   10

На Кузнецком Мосту обдирают вывески, с магазинов. Обнажаются грязные прыщавые покрытые лишаями стены.
С крыш прозрачными потоками стекает желтое солнце. Мне кажется что я слышу его журчание в водосточных трубах.
- При  Петре Великом, Ольга, тут была Кузнецкая слобода. Коптили небо. Как суп, варили железо. Дубасили молотами по наковальням. Интересно знать, что собираются сделать большевики из Кузнецкого Моста?
Рабочий в шапчонке, похожей на плевок, весело осклабился:
 - А вот, граждане, к примеру сказать, в Альшванговом магазине буржуйских роскошней будем махру выдавать по карточкам.
И, глянув прищуренными глазами на Ольгины губы добавил:
 - Трудящемуся населению.
Предвечернее солнце растекается по панелям. Там, где тротуар образовал ямки и выбоины, стоят большие колеблемые ветром солнечные лужи.
 - Подождите меня, Владимир.
 - Слушаюсь.
 - В тридцать седьмой квартире живет знакомый ювелир. Надо забросить ему камушек. А то совсем осталась без гроша.
- У меня та же история. Завтра отправляюсь к букинистам сплавлять "прижизненного Пушкина". Ольга легкими шагами взбегает по ступенькам. Я жду.
Старенький действительный статский советник "одетый в пенсне" торгует в подъезде харьковскими ирисками.
Мне делается грустно. Я думаю об улочке, на которой еще теснятся книжные лавчонки.Когда-то ее назвали Моховой. Она тянулась по тихому безлюдному берегу болотистой речки Неглинной. Не встречая помехи, на мягкой илистой земле бессуразно пышно рос мох. Вышла Ольга. - Теперь можем кутить.Она покупает у действительного статского советника ириски. Рыжее солнце вихрястой веселой собачонкой путается в ногах.

   11
 
Мой старший брат Сергей - большевик. Он живет в .Метрополе.; управляет водным транспортом (будучи археологом); ездит в шестиместном автомобиле на вздувшихся, точно от водянки, шинах и обедает двумя картофелинами, поджаренными на воображении повара.
У Сергея веселые синие глаза и по-ребячьи оттопыренные уши. Того гляди, он по-птичьи взмахнет ими, и голова с синими глазами полетит.
Во всю правую щеку у него розовое пятно. С раннего детства Сергея почти ежегодно клали на операционный  стол чтобы, облюбовав на теле место, которого еще не касался  хирургический нож, выкроить кровавый кусок кожи.
Вырезанную здоровую ткань накладывали заплатой: на больную щеку. Всякий раз волчанка съедала заплату.
-  Я пришел к тебе по делу. Напиши, пожалуйста, записку, чтобы мне выдали охранную грамоту на библиотеку.
-  Для чего тебе библиотека?
-  Чтобы стирать с нее пыль.
-  Ходи в Румянцевку и стирай там.
-  Ладно... не надо.
   Сергей садится к столу и пишет записку.
  Я завожу разговор о только что подавленном в Москве восстании левых эсеров; о судьбе чернобородого семнадцатилетнего еврейского мальчика, который, чтобы "спасти честь - России", бросил бомбу в немецкое посольство; о смерти Мирбаха; о желании эсеров во чтобы то ни стало затеять смертоносную катавасию с Германией.
Еще не все улеглось. Еще останавливают на окраинах автомобили и держат, согласно ленинскому приказу, "до тройной проверки"; еще опущены шлагбаумы на шоссе и вооруженные отряды рабочих жгут возле них по  ночам костры.
Чтобы раздразнить Сергея, я говорю про эсеров:
   -  А знаешь, мне искренно нравятся эти "скифы" с рыжими зонтиками и в продранных калошах. Бомбы - весьма романтически отягчают карманы их ватных обтрепанный салопов.
Ольга про эсеров неплохо сказала: "они похожи на нашего Гогу - будто тоже не кончили гимназию".
Сергей трется сухой переносицей о край письменного стола. Он вроде лохматого большого пса, о котором можно подумать, что состоит в дружбе даже с черными кошками.
 - Тут, видишь ли, не романтика, а фарс. Впрочем в политике это одно и тоже.
Мягкими серыми хлопьями падает темнота на театральную площадь.
  - Ихний Главнокомандующий  - Муравьев - третьго дня сбежал в Симбирск и оттуда соизволил ни больше ни меньше как "объявить войну Германии". Глупо, а расстреливать надо.
Садик, скамейки, тоненькие деревца и редкие человеческие фигурки внизу завалены осенними сумерками. Будто несколько часов кряду падал теплый серый снег.
Я упираюсь в мечтательные глаза Сергея своими -  тверезыми, равнодушными, прохладными как зеленоватая, сентябрьская, подернутая ржавчиной вода.
Мне непереносимо хочется взбесить его, разозлить вывести из себя.
- Эсеры, Муравьев, немцы, война, революция -  - все это чепуха... Сергей таращит пушистые ресницы:
 - А что же не чепуха?
 - Моя любовь.
 
Внизу на Театральной редкие фонари раскуривают свои папироски.
- Предположим что ваша социалистическая пролетарская революция кончается, а я любим... Среди облаков вспыхивает толстая немецкая сигара. - ...трагический конец!.. а я?.. я купаюсь в своем счастье, плаваю по брюхо, фыркаю в розовой водичке и в полном упоении пускаю пузырики всеми местами.
 Сергей вытаскивает из портфеля бумаги:
 - Ну брат, с тобой водиться -  все равно что в крапиву с..... садиться.
И потягивается:
  - Иди домой. Мне работать надо. 

   12

 Большевики, как умеют, успокаивают двухмиллионное население Белокаменной. В газетах даже появились новые отделы:  "Борьба с голодом".  "Прибытие продовольственных грузов  в Москву". На нынешний день два радостных сообщения.Первое:  "Из Рязани отправлено в Москву 48 вагонов жмыхов".  Второе:"Сегодня прибыло 52 пуда муки пшеничной и 1 пуд муки ржаной".

   13
 
Ольга лежит на диване уткнувшись носом в подушку.
 Я плутаю в догадках:
 "Что случилось?"
Наконец, чтобы рассеять катастрофически сгущающийся мрак, робко предлагаю:
 - Хотите, я немножко почитаю вам вслух?
 Молчание.
      - У меня с собой "Сатирикон" Петрония.
 После весьма внушительной паузы:
      - Не желаю. Его герои - жалкие ревнивые скоты.
 Голос звучит как из чистилища:
      - ...они не признают, чтобы у их возлюбленныхкто-нибудь другой "за пазухой
 вытирал руки".
Ольга вытаскивает из подушки нос. С него слезла пудра. Крылья ноздрей порозовели и слегка припухли.
    - Вообще, как вы смеете предлагать мне слушать Петрония! У него мальчишки "разыгрывают свои зады в кости".
    - Ольга!..
    - Что "Ольга"?
 - Я только хочу сказать- что римляне называли Петрония "судьей изящного искусства".
  - Вот как!
  - Elegantiae...
  - Так-так-так!
  - ...arbiter.
    -  Баста !Все поняла: вы шокированы тем, что у меня болит живот!
    - Живот?..
       - Увертюры, которые разыгрываются в моем желудке, выводят вас из себя. Вам противно сидеть рядом со мной. Вы хотели, по всей вероятности, прочесть мне то место из "Сатирикона", где Петроний рекомендует "не стесняться, если кто-либо имеет надобность... потому что никто из нас не родился запечатанный...что нет большей муки, чем удерживаться...что этого одного не может запретить сам Юпитер...". Так я вас поняла?
      Я хватаюсь за голову.
 - Имейте в виду что вы ошиблись - у меня запор!
 Я потупляю глаза.
 - Скажите, пожалуйста, вы в меня влюблены?
 Краска заливает мои щеки. (Ужасная несправедливость: мужчины краснеют до шестидесяти лет женщины - до шестнадцати.)
 - Нежно влюблены? Возвышенно влюблены? В тайком случае откройте шкаф и достаньте оттуда клизму. Вы слышите, о чем я вас прошу?
 - Слышу.
 - Двигайтесь же!
Я передвигаю, себя  как тяжелый беккеровский рояль.
 - Ищите в уголке на верхней полке! Я обжигаю пальцы о холодное стекло кружки.
 - Эта самая... с желтой кишкой и черным наконечником... налейте воду, из графина... возьмите с туалетного столика вазелин... намажьте наконечник... повесьте на гвоздь... благодарю вас... а теперь можете уходить домой... до свиданья. 

   14 

Битый третий час бегаю по городу. Обливаясь потом и злостью, вспоминаю что в XVI веке Москва была "немного поболее Лондона".  Милая моя Пенза. Она ни когда не была и, надеюсь, не будет "немного поболее Лондона". Мечтаю печальный остаток своих дней дожить в Пензе.
Наконец, когда уже не чувствую под собою ног, где-то у Дорогомиловской заставы достаю несколько белых и желтых роз.
Прекрасные цветы! Одни похожи на белых голубей с оторванными головками, на мыльный гребень волны Евксинского Понта, на сверкающего, как снег, сванетского барашка. Другие -  на того кудрявого еврейского младенца, которого  впоследствии - неуживчивый и беспокойный характер довел до Голгофы.
Садовник завертывает розы в старую измятую газету.
  Я кричу в ужасе:
- Безумец, что вы делаете? Разве вы не видите в ка-ку-ю газету вы завертываете мои цветы!
Садовник испуганно кладет розы на скамейку.
  Я продолжаю кричать:                            .
- Да ведь это же "Речь"! Орган конституционно--демократической партии. Той самой партии, члены  которого объявлены вне закона.  Любой бульварный побродяга может  безнаказанно вонзить перочинный нож в горло конституционного демократа.
У меня дрожат колени. Я сын своих предков. В моих жилах течет чистая кровь тех самых славян, о трусливости которых так полно и охотно писали древние историки.
- Можно подумать, сумасшедший человек, что вы только сегодняшним вечером упали за Дорогомиловскую заставу с весьма отдаленной планеты. Неужели же вы не знаете, что ваши розы, белые, как перламутровое брюшко жемчужной раковины, и золотые, как цыплята, вылупившиеся из яйца, ваши чистые ваши невинные, ваши девственные розы - это... это... Я говорю шепотом:
 - ...это...
Одними губами:
- ...уже...
Беззвучно:
- ...контрреволюция!
Ноги меня не держат; я опускаюсь на скамейку я задыхаюсь; я всплескиваю руками и мотаю головой как актриса Камерного театра в трагической сцене.
- Но розы, завернутые в газету "Речь"!!! Положительно, страх сделал из меня Цицерона и конуру садовника превратил в форум.
- Нет тысячу раз клянусь непорочностью этих благоухающих девственниц, у меня на плечах только одна голова. Я кладу руку на его грудь:
           - Дорогой друг, если бы вы интересовались политикой, то вы бы знали, что коммунистическая фракция пятого Всероссийского съезда Советов Рабочих Красноармейских и Казачьих депутатов единогласно высказалась за необходимость применения массового террора по отношению к буржуазии и ее прихвостням. Он сочувственно качает головой.
   - Но вы же не хотите мне зла и поэтому умоляю вас, заверните розы в обыкновенную папиросную бумагу.Что?..  У вас нет папиросной бумаги? Какое несчастье!
     Мой ледяные пальцы сжимают виски. Страшное дело любовь! Недаром же в каменном веке самец, вооруженный челюстью кита, шел на самца вооруженного рогами барана. О женщина!
Я расплачиваюсь с моим простодушным палачом пергаментными бумажками и прижав к сердцу роковые цветы выхожу на улицу. 

   15

Казань взята чехословаками, англичане обстреливают Архангельск, в Петербурге -  холера.

   16

Мне больше не нужно спрашивать себя "Люблю ли я Ольгу?"
Если мужчина сегодня для своей возлюбленной мажет вазелином черный клистирный наконечник, а на завтра замирает с охапкой роз у электрического звонка ее двери ему незачем задавать себе глупых вопросов.
Любовь которую не удушила резиновая кишка от клизмы  бессмертна. 

   17

На будущей неделе по купону  2 рабочей продовольственной карточки начинают выдавать сухую воблу (полфунта на человека). 

   18 

Сегодня ночью я плакал от любви.  

   19  

В Вологде собрание коммунистов вынесло постановление о том, что "необходимо уничтожить класс буржуазии". Пролетариат должен обезвредить мир от паразитов и чем скорее тем лучше.  

   20

- Ольга, я прошу вашей руки.
- Это очень кстати, Владимир. Нынче утром я узнала, что в нашем доме не будет всю зиму действовать центральное отопление. Если бы не ваше предложение, я бы непременно в декабре месяце превратилась в ледяную сосульку. Вы представляете себе спать одной в кроватище на которой можно играть в хоккей?
       - Итак...
       - Я согласна.
 

   21

Ее голова отрезана двухспальным шелковым одеялом. На хрустком снеге полотняной наволоки растекающиеся волосы производят впечатление крови. Голова Иоканаана на серебряном блюде была менее величественна.
Ольга почти не дышит. Усталость посыпала ее виски толченым графитом фаберовского карандаша.  Я  горд и счастлив, как Иродиада. Эта голова поднесена мне. Я благодарю судьбу станцевавшую для меня танец семи покрывал. Я готов целовать у этой величайшей из босоножек ее грязные пятачки за великолепное и единственное в своем роде подношение.  Сквозь кремовую штору продираются утренние лучи.
Проклятое солнце! Отвратительное солнце! Оно спугнет ее сон. Оно топает по комнате своими медными сапожищами, как ломовой извозчик Так и есть.
Ольга тяжело поднимает веки, посыпанные усталостью; потягивается; со вздохом поворачивает голову в мою сторону.
 

Далее
 
Вернуться